На II Всероссийском съезде Советов, открывшемся вечером 25 октября, меньшевик-интернационалист Ю.О. Мартов предпринял попытку создать однородное социалистическое правительство, за которое ратовали и эсеры. Была даже принята резолюция, одобряющая его предложение. Однако создать многопартийное советское правительство не удалось, с одной стороны, из-за выступлений и демонстративного ухода со съезда 70 делегатов меньшевиков, правых эсеров, бундовцев и др., с другой, - из-за негативной реакции съезда на эти действия. Съезд принял Декрет о мире, во многом позаимствованный у эсеров Декрет о земле; сформировал временное (вплоть до созыва Учредительного собрания) чисто большевистское правительство (Совет народных комиссаров) во главе с В.И. Лениным.

Октябрьская революция, осуществлявшаяся под общедемократическими, а не социалистическими лозунгами, достаточно быстро победила по всей стране: к весне 1918 г. Советская власть утвердилась на большей части России.

Современные оценки, альтернативы выбора исторического пути России 1917 года

Существовали ли альтернативы октябрьскому перевороту и приходу к власти большевиков? Многие авторы считают, что крах буржуазно-либерального пути развития был неизбежен, ибо западный путь развития, за который выступали Временное правительство и кадеты, привлекал лишь небольшую часть общества, а массы были привержены идеалам общинной демократии и рассматривали буржуазию, помещиков, интеллигенцию как носителей чуждой культуры. По-этому западный путь не мог быть выбран снизу широкими массами народа.

Часть исследователей считает, что альтернативой Октябрю могло быть соединение советской системы с парламентской, общинной демократии с западной. По их мнению, такой путь обеспечивал гражданское согласие в стране. Однако либералы, правые эсеры, меньшевики связывали будущее России только с западными образцами. Это обрекало их на отсутствие массовой поддержки. Большевики, левые эсеры, часть меньшевиков не были столь категоричны. Но большевики, высказываясь за переход власти к Советам, рассматривали их как форму диктатуры пролетариата и категорически отрицали «буржуазный парламентаризм».

В России все же были политики, которые ратовали за гражданское согласие. В период с февраля по октябрь эту идею высказывали Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев, выступая против решения ЦК РСДРП(б) о вооруженном восстании, на II съезде Советов Ю.О. Мартов высказывался за создание однородного социалистического правительства.

Сразу после октябрьского переворота, когда ВИКЖЕЛЬ (Всероссийский Исполнительный Комитет Железнодорожников), угрожая забастовкой, потребовал создания «однородного социалистического правительства», в партии большевиков у этой идеи нашлись сторонники, которые из-за разногласия по этому вопросу с другими членами вышли из ЦК и правительства (6 человек). Наконец, последним шансом гражданского согласия было Учредительное собрание (состоявшееся 5-6 января 1918 г.), но оно было разогнано большевиками. Таким образом, считают эти исследователи, «третий путь» (а не правая или левая диктатура) оказался нереализованным из-за теоретической и практической несостоятельности политической элиты России.

Высказываются также точки зрения, что альтернативой Октябрю могли быть установление военной диктатуры и хаос, распад российского государства. Так или иначе, к власти в октябре 1917 г. пришли большевики и началось формирование большевистского режима.

Несколько предварительных замечаний

Лекция №10. РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА

Ипполитов Г.М.

По своему происхождению, характеру и результатам она носила империалистический, захватнический характер дня всех ее участников, за исключением Сербии, Черногории и Бельгии, а также оккупированных территорий других стран, народы которых вели борьбу за свое освобождение.

Первая мировая война - это результат противоречий внутри западной цивилизации, а также с восточными обществами. Она потрясла до основания всю мировую капиталистическую систему и подвела ряд европейских стран и Россию к революционным катаклизмам .

Российская революция 1917 г. - эпохальное событие в истории не только нашего Отечества, но, и не будет преувеличением сказать, всего сообщества мировых цивилизаций.

Рассматриваемая проблема исключительно многоаспектна, полифо-нична. Поэтому автор избегал углубления в какой-либо из аспектов истории русской революции 1917 года, а давали материал до предела обобщенно. Однако он снабжен небольшим историографическим экскурсом, который призван помочь изучающим историю государства Российского на переломных его этапах осознать степень сложности изучения проблемы, а также сориентировать их в углубленном самостоятельном изучении истории нашей революции 1917 г.

Год 1917, год революционный - это болевая точка общественного сознания россиян, которые снова попали, подобно тому, как более 80 лет назад их не столь далекие предки, в цивилизационный разлом. Модернизация нашего Отечества - чрезвычайно болезненный процесс. Вообще-то он никогда не был во всем мире, как любил говаривать классик, “прогулкой по тротуару Невского проспекта”. Но наша модернизация - это особый случай. Впрочем, как и многое другое в истории Державы Российской. Не случайно, в сложившейся социально-политической, экономической и духовной обстановке взоры современников очень часто обращаются к революционным бурям года 1917. Ибо есть известные закономерности, пусть не все еще до конца познанные, в переломных моментах истории мировых цивилизаций.

Вокруг событий 1917 года ломаются копья, искрятся мечи. С трудом пробиваются в средства массовой информации честные исследователи, пытающиеся максимальной приблизиться к объективности и историзму в своих концептуальных построениях. Одновременно наживают капиталы жуликами эфира, мошенниками пера как левой, так и правой политической ориентации. Причем, дискуссии о революции 1917 года в России не утихают и за рубежом родной страны.

Однако, похоже, что для России 80 лет мало для того, чтобы взглянуть на историческое полотно года 1917 беспристрастными глазами. Не мудрено. Слишком много было того в нашей революции, чему не найти аналогов в других революциях, известных в истории человечества. По крайней мере, по масштабности событий, явлений и…проклятий революционных деяний, которые висели, и продолжают висеть над Отечеством нашим сегодня.

Следует подчеркнуть, что за годы Советской власти в историографии революции 1917 года сложилась четкая, но до предела политизированная схема. События 1917 г. были расчленены на три блока, хронологически связанных в одну цепочку: Февральская буржуазно-демократическая революция. Период перехода от Февраля к Октябрю. Великая Октябрьская социалистическая революция .

Причем, и это принципиально, данная историографическая схема оказала влияние и на зарубежную историографию нашей революции. Правда, оценочные суждения, высказанные историками за рубежом, были диаметрально противоположными советской историографии, особенно в оценке значимости и последствий революционных событий.

Историографическая схема, изложенная выше, не потеряла право на существование и в постсоветской историографии. Тут ничего удивительно нет. Концепция, согласно которой Февральские события 1917г. не представляли особого интереса для изучения и оценивались, главным образом, в негативно-критическим ключе, а внимание историков концен-трировалось на событиях, связанных с приходом большевиков к власти, которые охватывались понятием “Октябрьская революция”, имела характер образа мыслей, утвержденных государством.

Стержневая идея данной концепции-в Октябре 1917г. произошла меж-формационная социалистическая революция, которая открыла эпоху пере-хода человечества от капитализма к социализму (коммунизму) во всем мире .

Старые же стереотипы, причем устоявшиеся, очень трудно уходят в прошлое. И хотя монополия концепции, освещенной выше, в постсоветский период в значительной мере разрушена, но по-прежнему не отошла окончательно на задний план, особенно в массовом сознании среднего и старшего поколения. Думается, что перестроить это трудно, а некоторой части постсоветского социума - просто невозможно.

Но изложенная выше концепция все равно, рано или поздно, но уйдет в прошлое вместе с эпохой, ее породившей. История сама по себе, а уж тем более, история революции 1917 года, достаточно сложна, многоаспектна, противоречива. Она не сводима исключительно к деятельности партии большевиков. Тем более, их деяния на ниве построения “царства Божия на земле”, невозможно совместить вообще со светлой идей коммунизма, если иметь в виду, что она подразумевает гуманистический идеал.

Многие исследователи, начиная с 90-х годов прошлого века, в анализе событий революционного 1917 года пытаются идти другим путем. Нпример, В. Булдаков в своей оригинальной книге “Красная Смута” анализирует природу и динамику революционного насилия в России, обусловленного столкновением модернизаторства и традиционализма. Автор впервые концентрируется на психопаталогии российской смуты XX века. Историк использует широкий спектр источников, преимущественно личного происхождения, из российских и зарубежных архивов. Автор не придерживается строгой хронологии в исследовании событий 1917 г.

Однако он оставляет право на жизнь за дефиницией “Октябрьская революция”. Более того, В. Булдаков в начале своей книги делает серьезную заявку на приближение к максимальной объективности в оценке революции 1917 года.

Он пишет: “Подходить к любой революции, Октябрьской в особенности, с мерками политического крохобора или морализующего обывателя - то же самое, что пытаться измерить слона ученической линейкой”.

Судя по всему, ученый смог достаточно объективно раскрыть предмет своего исследования.

Характерно и то, что сегодня до сих пор имеются, правда, главным образом в публицистике, концепции, согласно которым революция 1917 года - это простой военный переворот, совершенный большевиками с опорой на революционную часть армии и флота .

Причем, сторонники такой точки зрения - далеко не “Колумбы историографии” российской революции. Оценка, приведенная выше, впервые была высказана сразу после победы Октябрьского вооруженного восстания под руководством большевиков. Более того: ее разделяли и сами марксисты. Так, известный в прошлом деятель большевистской партии А. Богданов (Малиновский) назвал в письме к А. Луначарскому вооруженное восстание “солдатским восстанием”, “сдачей социализма солдатчине”.

Конечно, отрицать с порога подобную точку зрения нельзя. У большевиков была огромная поддержка армии. Иначе они не продержались бы у власти, особенно впервые дни после победы Октябрьского вооруженного восстания. Не выдерживает критики и точка зрения, родоначальники которой принадлежат к историкам русского зарубежья. Октябрьская революция-это заговор, захват власти кучкой большевис-тских лидеров, которые навязали стране трагический путь развития .

В годы горбачевской перестройки это был любимый лейтмотив публицистов, подвизавшихся на ниве истории российской революции 1917 г.

А ранее их подобные мысли высказывал небезызвестный американский политолог З.Бжезинский: “Именно из-за отсталости России ни общество в целом, ни относительно малочисленный класс промышленных рабочих не считались готовыми к социализму. Следовательно, историю надо было подстегнуть при помощи военизированного “авангарда” преданных революционеров, точно знающих, в чем суть наказа истории, готовых посвятить себя служению ей”.

В порядке возражения, не вдаваясь в полемику, заметим: заговор, если он не имеет поддержки масс, обречен на поражение (корниловское выступление, ГКЧП), а когда есть поддержка масс - это уже не заговор …

Нельзя принимать всерьез, разумеется, с научной точки зрения, что революция 1917 года - это революция люмпенов .

Конечно, люмпены играли свою роль в нашей революции. Но ведь они могут только разрушать. Что такое стихия толпы в дни великих революционных потрясений, когда в этой толпе тон задают люмпены, очень четко передал, по нашей оценке, в своих воспоминаниях крупный деятель российской контрреволюции В. В. Шульгин. Столкнувшись после падения царизма в февральско-мартовские дни 1917г. с разъяренной толпой, вышед-шей из под контроля, он с потрясающей искренностью и силой передал драматизм своих ощущений происходившего, свое изумление, боль, вспых-нувшую ненависть:

«С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю длительность «великой» русской революции. Бесконечно, неисчерпаемая струя человеческого водоворота бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько бы их не было - у всех было одно лицо: гнустно-животно-тупое или гнустно-дьявольски злобное…

Боже, как это было гадко! Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство…

Пулеметов - вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличное толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…

Увы - это зверь был… его величество русский народ» .

История учит: созидать люмпены не способны.

Но ведь из созидательных итогов революции 1917 года - создание могучей сверхдержавы СССР, просуществовавшей в историческом пространстве и во времени почти 70 лет.

Небезынтересно, что в зарубежной историографии, начиная с 90-х годов XX века, стала распространяться историографическая версия, согласно которой хронологические рамки революции 1917 года резко расширялись .

Р. Пайпс (США), видный специалист по российской истории, считает, что “русская революция продолжалась целое столетие”, а ее кульминация пришлась на двадцатипятилетие, предшествующее смерти В.И. Ленина.

Точка зрения, безусловно, оригинальная. Но ведь здесь можно провести, пусть несколько грубоватые, но все же параллели со знаменитыми мыслями В.И.Ленина о трех периодах русского освободительного движения - от декабристов и Герцена до большевиков, как политического течения, которое существует с 1903 г. Что, маститый западный историк повторяет пройденное (?!).

Зарубежные историки нашей революции немало внимания уделяют и попыткам дать четкий вопрос о причинах того, что случилось с Россией в 1917 году? Например, американский исследователь Л. Холмс предпочитает выделять своего рода врожденные пороки системы “долговременные предпосылки”, факторы, усиливающие их действия, и своеобразные детонаторы социального возмущения. Вроде бы концепция стройная. Однако в противовес ей можно привести иронично-полемическое замечание В.Булдакова. Историк пишет: “Логично, но чего стоили бы все эти построения, если бы не прогремел взрыв? Можно ли вообще утверждать, что рухнувшая система была в принципе порочной? Кто доказал, что сообщество динозавров было нежизнеспособно само по себе?”.

Оригинальны и концептуальные построения немецкого автора М. Хильдермайера. Он полагает, что российский революционаризм формиро-вался под влиянием осознания отсталости, когда привилегии одних и социальная забитость других составляли две стороны одной медали. Однако видно невооруженным взглядом, что такой взгляд, при всей его претенциозности, явно узок. Он не охватывает все грани проблемы социального взрыва в России в 1917 г.

Наверное, более обобщающую причину революционных потрясений в России выявил другой германский исследователь В. Бонвеч. Он справедливо отмечает, что, что предреволюционная Россия обладала структурой, качественно несопоставимой с европейскими.

И все-таки, по нашему мнению, наиболее четко выделил причины погружения России в революционный хаос отечественный историк А. А. Искандеров:

1. Запоздалая отмена крепостного права.

2. Кризис революционного чувства и падение авторитета церкви.

3. Разрыв связи монархии с народом.

4. Деструктивность враждебных партийно-политических отношений.

Трудно отрицать действие этих факторов, стимулировавших мощный социальный взрыв. Но историк не дает ответ на вопрос, каково соотношение синтезированных им факторов между собой.

Как видно, в историографии революции 1917 года, при наличии различных подходов, порою диаметрально противоположных суждений, пока что вопросов остается больше, нежели ответов.

Видимо, это задача историков XXI века разобраться, на каком основании современники революционных катаклизмов - крупные политические деятели царского политического режима, такие как, например, сенатор Н. Н. Таганцев и экс-премьер царского правительства В. Н. Коковцев, в своих воспоминаниях заявляли: “Революция висела в воздухе”.

Подводя итог некоторых историографических экскурсов, особо не вдаваясь в дискуссию, а уж тем более, в полемику, мы считают своим долгом обозначить личную научную позицию.

Революция 1917 г. в России – ключевое событие для понимания истории страны и мира за последние 100-150 лет. Эти события вот уже несколько десятилетий приковывают внимание отечественных и зарубежных ученых, относящихся к разным политическим направлениям истории и историческим школам.

Оценок этих событий много, они разноречивы и часто полярно противоположны. Рассмотрим наиболее распространенные из них.

1. В октябре 1917года произошла межформационная социалистическая революция, которая открыла эпоху перехода от капитализма к социализму (коммунизму) во всем мире. Эта концепция господствовала в советской историографии и до сих пор остается преобладающей в общественном сознании, однако она далека от истины, ибо идеологически утопична.

2.В октябре 1917 года произошла рабоче-крестьянская демократическая революция. Такую оценку защищают обществоведы – шестидесятники (А.П. Бутенко, П.В.Волобуев и др.).

В октябре 1917г. большевики, опиравшиеся на революционную часть армии и флота, совершили военный переворот т. о. узурпировали власть. Эта позиция возникла сразу после октября 1917г., и опирается на реальные факты, и не объясняет, почему большевики смогли так долго удерживать власть.

Октябрь 1917 г. – результат заговора и захвата власти кучкой большевистских лидеров, которые навязали стране трагический путь развития. Эта точка зрения появилась сразу после трагических событий, была распространена в зарубежной историографии и оттуда пришла к нам в годы перестройки. Действительно, элементы заговора в октябрьских событий были налицо, как впрочем, и в любой революции: разработан план восстания, созданы вооруженные силы и руководящие центры восстания и т.п. Однако заговор может быть успешен в условиях стабильности общественной системы (пример – смещение Н.С.Хрущева в 1964г.), в условиях нестабильности заговор обречен на неуспех (Корниловский заговор в 1917г, ГКЧП в 1991). Без массовой политической поддержки заговорщики не могут стабилизировать ситуацию в стране, а, следовательно, не могут удержать власть. Большевики в 1917г. обладали широкой массовой поддержкой, следовательно, это не заговор.

5. Октябрьская революция 1917г. представляла собой анархический бунт, революцию люмпенов, поэтому носила разрушительный характер и отбросила страну далеко назад. Это оценка радикальных западников. Люмпены действительно принимали активное участие в октябрьской революции 1917 г., как, впрочем и во всех других революциях, но они способны только разрушать, но не создавать, а ведь после 1917 года идет созидание о общество было создано достаточно устойчивое. Т.О. нет никаких оснований приписывать люмпенам решающую роль в судьбе великой 170-млн. великой державы, какой являлась Россия.

Ни одна из этих наиболее распространенных оценок не вызывает доверия. Во всех них прослеживается синдром гражданской войны, необходимость выбора между белыми и красными, однако наше прошлое едино и нераздельно и «воспринимать его следует в его трудной и трагической целостности».

Вся специфика экономического и политического развития России, а именно:

1. догоняющий тип развития;

2. деформированность соотношения между экономическим и социальным развитием;

3. глубокий разрыв между промышленным и аграрным укладами;

4. неравномерность развития капитализма по регионам и недальновидная имперская политика царизма;

5. недоразвитие социально-классовой структуры до уровня буржуазного государства;

6. общий низкий культурный уровень населения;

7. слабый средний класс (основа реформаторского пути)

Привела страну к революционному взрыву в 1917 году. Для России, вступившей на путь капиталистической модернизации, революционный рывок был необходим, чтобы выжить, удержаться на плаву.

Но почему страна не остановилась на этапе буржуано-демократического революции? Почему, сломав все политические стереотипы, устремилась в неизведанную бездну социального творчества, к которому призывали большевики? Почему именно большевики, партия, которую почти забыли в России к началу 1917 года (с 1914г. они были на нелегальном положении, в феврале 1917 насчитывали 10-20-тыс. человек), к октябрю 1917 года взлетели на вершину власти?

лись: корабль, на котором он возвращался, был захвачен алжирскими пиратами, и эмигранта поневоле вновь ждал рабский удел, на сей раз в Хайфе. Оттуда Баранщикову удалось бежать на греческом судне в Константинополь. Здесь, чтобы сохранить жизнь, ему пришлось принять ислам и даже поступить на службу янычаром. Наконец, удача улыбну-

лась изгнаннику - он дезертировал и в 1787 году вернулся на родину.

Таким образом, история российской эмиграции XVIII века складывалась из отдельных, но очень ярких эпизодов длительного пребывания за границей Российского государства отдельных его граждан.

Литература

1. Давидсон А. Б., Макрушин В. А. Облик далекой страны. М.: Наука, 1975. 423 с.

2. Долгова С.Р. Творческий путь Ф. В. Каржавина. Л.: Наука, 1984. 245 с.

3. Ефремов Ф. Десятилетнее странствование. М.: Географиздат, 1952.

4. КретининГ.В. Под Российской короной, или Русские в Кенигсберге. 1758-1762. Калининград: Калинградское книжное издательство, 1996. 176 с.

5. Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. М.: Научное издательство Большая российская энциклопедия, 1994. Т. 1. 688 с.

6. Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. М.: Научное издательство Большая российская энциклопедия, 1996. Т. 2. 656 с.

7. Петров В. П. Русские в истории Америки. Вашингтон: Изд. Рус.-америк. ист. о-ва, 1988. 263 с.

8. Россия и Африка. Документы и материалы. XVIII в. - 1960 г. М.: ИВИ РАН, 1999. Т. 1. 425 с.

9. Россия и Франция. XVIII-XX вв. М.: ИВИ РАН, 1998. Кн. 2. 237 с.

10. Российский государственный архив древних актов (Р1АДА), ф.239, оп. 1, д. 23628.

11. РГАДА, ф. 461, оп. 1, д. 2778.

12. РГАДА, ф. 461, оп. 1, д. 2224.

13. РГАДА, ф. 461, оп. 1, д. 2453.

14. РГАДА, ф. 461, оп. 1, д. 1896.

15. РГАДА, ф. 466, оп. 1, д. 1362.

16. РГАДА, ф. 469, оп. 1, д. 69.

17. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1088, оп. 20, д. 681.

I ОКТЯБРЬ 1917:

I ВЗГЛЯД ИЗ МЕНЬШЕВИСТСКОЙ ЭМИГРАЦИИ

Гаврилов А. Ю.,

кандидат исторических наук, доцент, директор Института сервиса, филиал ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса», г. Москва, [email protected]

The article presents assessments from Menshevik emigrants relating to the events in Russia in October 1917 and the Bolshevik policy in the early post revolutionary years. The Menshevik analysis is objective, thorough and comprehensive, leading to noteworthy conclusions.

Key words: Menshevik, emigration, assessing the October Revolution

В статье представлены оценки, данные российскими меньшевиками-эмигрантами событиям, происходившим в России в октябре 1917 года, и большевистской политике в первые послереволюционные годы. Оценки меньшевиков отличаются объективностью, глубиной анализа и обобщениями, оригинальностью выводов.

Ключевые слова: меньшевики, эмиграция, оценки Октябрьской революции.

РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

Прежде чем говорить о меньшевистских оценках «военно-коммунистического эксперимента», следует обратиться к причинам, породившим Гражданскую войну и систему военного коммунизма. Оценки меньшевиками Октября 1917 года спустя несколько лет после революционных событий позволяют выявить динамику этих представлений, а также их связь с внутренними и внешними факторами развития революционного процесса.

В канун пятилетия революции редакция меньшевистского «Социалистического вестника» писала, что «если большевистская диктатура есть наше постыдное настоящее, то коммунистическая революция есть уже наше прошлое, в основном ликвидированное нашей диктатурой». Впрочем, в меньшевистской печати встречались и не столь пессимистичные оценки итогов революции. В частности, обращалось внимание и на «незаконченность российской революции и нерешенность основного ее вопроса - ограждение аграрного переворота от реставрационных поползновений» .

Попытки разобраться в причинах революции привели меньшевистскую эмиграцию к выводу, что «октябрьский переворот произошел и мог произойти только в результате увлечения большинства активных элементов пролетариата лозунгами большевизма». Спустя пять лет после переворота меньшевики продолжали утверждать, что они отказалась от свержения власти большевиков, чтобы не вступать в гражданскую войну с «той значительной частью пролетариата, которая эту власть поддерживала». В конце 1922 года меньшевики в своей массе считали политику отказа от вооруженной борьбы с советской властью в годы Гражданской войны единственно верной. Более того, после перехода к нэпу Ю. О. Мартов поддержал П. Б. Аксельрода с его отрицательным отношением к восстанию против большевистской диктатуры. Он считал, что при сложившейся политической конъюнктуре «ликвидация большевизма путем вооруженного восстания произойдет при таком соотношении сил, которое обеспечит плоды такого свержения большевизма не за пролетариатом и демократией, а за буржуазной контрреволюцией». Мартов исходил из реального соотношения сил, а не из принципиального неприятия идеи восстания .

Однако Мартов критиковал Аксельрода за недооценку действительного влияния большевиков на широкие слои пролетариата и органической его связи со значительными силами рабочего

класса. По мнению лидера левых меньшевиков, в Октябре 1917 года большевики выразили вполне законное возмущение широких масс пролетариата политикой, которая объективно направлялась, в конечном счете, интересами русской революции, а не военными интересами Антанты. Но из признания роли и исторической неизбежности октябрьского переворота и прогрессивности одной его части, отнюдь, по мнению Мартова, не вытекало примирение с большевизмом, который использовал доверие масс в собственных интересах .

Мартов не сомневался, что большевики смогли удержаться у власти только потому, что, подобно якобинцам, взяли на себя и разрешили задачу радикального устранения социальных основ старой монархии. В то же время они использовали свое доминирующее положение для осуществления коммунистической революции, которая по своему характеру была «мужицко-мещанской». При этом, по мнению Мартова, большевики хуже выполняли свою историческую миссию, чем якобинцы, ибо «свойственную им ограниченность методов и утопизм уравнительных» целей бедноты дополнили «двойным утопизмом организации коммунистического хозяйства на основе этой поравненной бедноты». Для крестьянства социальной утопией стал уравнительный аграрный режим и «возможно меньшее социальное неравенство при сохранении раздробленного самостоятельного хозяйства». Тогда как утопия пролетариата состояла в стремлении низвергнуть частную собственность на средства производства «на такой стадии общественного развития, когда для подобного преобразования нет в наличности ни технических, ни экономических, ни социальных предпосылок», т. е. это была утопия немедленного и полного коммунизма. Первоначально большевизм, вставший во главе революции, благодаря переходу на его сторону крестьян, приспособился к их утопическим чаяниям. Однако между двумя видами утопизма большевики выбрали коммунистический утопизм, что и привело страну к экономической катастрофе. В свою очередь, «утопизм преследуемых социальных задач» и резкое противопоставление интересов рабочих и крестьян стали причиной террористического режима и партийной диктатуры .

Более благоприятным для пролетариата, чем «принудительно- организованное» хозяйство,

был бы государственный капитализм с широкой социальной политикой . Но социальной может считаться только та революция, которая

58 научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2009 / № 3

Октябрь 1917: взгляд из меньшевистской эмиграции

стремится не только отстранить от политического господства отживший класс, но и лишить его роли в народном хозяйстве, которую он удерживает за собой с помощью захваченной им государственной власти. В этом смысле Февральская революция 1917 года была социальной, но свержение абсолютизма и дворянского господства с самого начала совершалось под знаком «политического господства пролетариата». Именно этим Мартов объяснял стремление революции раздвинуть ее буржуазно-демократические рамки и «наложить руку» на капиталистическую собственность.

Одновременно авторы «Вестника» призывали освободиться от «фетишизма формальной демократии», что позволяло некоторой части партии зачислять в «контрреволюцию» всю Октябрьскую революцию потому, что она отвергла всеобщее избирательное право .

Впрочем, аргументы оппонентов Мартова справа также имели свою доказательную логику. В частности, С. Иванович подчеркивал, что революция была «не полирующей кровь забавой и не профессиональным влечением, а тяжелым неизбежным кризисом», к которому надо быть готовым во «всеоружии ясных целей, ясной, соответствующей историческому моменту, социально-политической программой и трезвой, учитывающей соотношение общественных сил, тактикой». Автор считал неприемлемым для социал-демократов «делать» революции и готовить вооруженные восстания, ставя в этом отношении большевиков на одну полку с бланкистами. Одновременно он критиковал и линию официального меньшевизма, для которого была характерна надежда на замену революции эволюцией. По мнению Ивановича, тот, кто «вещает о невозможности в России революционного свержения советской власти, тот тем самым пророчит России смерть». Для него пути развития России были жестко предопределены: «или революция, или интервенция: третьего пути нет». При этом автор неоднократно пояснял: «Мы не делаем революции, но мы революционизируем сознание масс» .

Меньшевистские авторы сохраняли положительные оценки Февральской революции как продолжения революции 1905 года, ставившей задачи как разрушительные (уничтожение самодержавия и помещичьего землевладения), так и созидательные (утверждение демократической республики). По мнению меньшевиков, основные разруши-

тельные задачи революции были выполнены бесповоротно. Но «расплата оказалась тем больше, что неорганизованная, политически некультурная масса вынесла на своих плечах к власти партию, в которой величайшие социально-политические иллюзии сочетались с величайшей неразборчивостью в средствах - партию большевиков», которая воздвигла здание своей партийной диктатуры. При этом меньшевики подчеркивали двойственный характер большевистского режима. С одной стороны, утопическая диктатура большевиков была революционной, поскольку «укрепляла отмеченные завоевания революции и, так или иначе, руководила борьбой масс, отстаивавших эти завоевания». С другой стороны, она была глубоко реакционной, поскольку «средствами террора и насилия пыталась, во имя утопических целей, преодолеть непреложные законы экономического развития» .

К февралю 1921 года для меньшевиков, сплотившихся вокруг журнала «Социалистический вестник», было очевидно, что «большевистская диктатура не создала в России социалистического производства». Да и не могла его создать, так как уровень развития производительных сил с самого начала очертил узкие границы для социализма, а советская бюрократическая система не дала возможности сохранить имевшийся потенциал развития. Тем не менее большевистская диктатура сумела продержаться целых три года потому, что наряду с «проводившейся упорно утопической задачей», творилось и «нужное дело». Во-первых, новая власть охраняла от помещиков приобретенную крестьянами землю и свободу. Во-вторых, она создала советское чиновничество - по сути, новый мелкобуржуазный городской слой, который «сковывает обручем государственной организации атомизированную деревенскую стомиллионную Россию». Более того, именно в лице советского чиновничества, по мнению редакции журнала, создавалась новая «городская демократия», формирующая социальную базу «новой России». Тем самым историческая роль диктатуры большевиков сводилась к завоеванию «новой городской и сельской демократией нового положения в революционизированном сверху донизу обществе». В этом отношении она быстро приближалась к «апогею своих успехов», поэтому меньшевистские публицисты писали о признаках «увядания этой диктатуры» и внутреннем разложении правящей партии .

Вся политика большевиков со времени Октябрьского переворота представлялась мень-

РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

шевикам «сплошной попыткой «обмануть историю» в их стремлении «насадить законченный коммунистический строй... в стране, которой 80 % населения представляет собой сплошную крестьянскую массу» . Большевистская политика была построена на представлении о возможности немедленного и полного осуществления социализма, «проникнута утопической верой в то, что вся задача заключается в немедленном проведении непременно самой полной национализации, самой полной монополии, самого полного огосударствления» .

При этом большевики своей аграрной и продовольственной политикой три года убивали у крестьян всякий стимул к повышению производительности земледелия. Это было обусловлено их стремлением превратить крестьянина в «прикрепленного к земле пролетария, производящего прибавочную стоимость», которую присваивает государство, чтобы на нее содержать Красную армию - «орудие сохранения власти и рычаг мировой революции». Тогда как, по мнению меньшевиков, экономический кризис мог быть преодолен «только такой политикой, в основу которой положено поднятие производительности русского земледелия» .

Р. Абрамович выступил против попыток большевистских вождей (в т. ч. Ленина) объявить политику военного коммунизма сознательным и обдуманным отступлением от некой правильной линии под давлением внешних обстоятельств. Ведь до марта 1921 года об этом не было ни слова. Наоборот, советские руководители утверждали, что их политика является «единственно социалистической» и «истинно коммунистической». Абрамович не видел оснований объяснять военный коммунизм саботажем имущих классов или военной необходимостью. Большевики, по его твердому убеждению, подчинились не военной необходимости, а психологии солдата, сосредоточившись всецело на потреблении и не заботясь о производстве в городе и деревне. Интересы войны, на взгляд Абрамовича, не требовали разверстки, монополии, политики Наркомпрода, реквизиций, комбедов и продотрядов. Наоборот, именно эта политика «гнала крестьян в объятия Деникина и Врангеля». Автор критиковал и заявления об эффективности разверстки при отсутствии якобы товаров для обмена. Ведь старых запасов, экспроприированных в 1917-1918 годах, хватило на три года. Кроме того, расцвет наркомпродовщины и милитаризации пришелся на конец 1920 - начало 1921 года, т. е. на послевоенный период. Военный коммунизм

не был и навязан извне. Эта политика, по убеждению Абрамовича, диктовалась интересами партийной диктатуры и бюрократии .

Аналогично и Д. Далин характеризовал коммунизм как систему коллективизма, «которая рождается из насильственного разрушения капиталистического хозяйства и почти не допускает переходных мер». Для него визитная карточка коммунизма в политике - необходимость «партийной диктатуры и подавления всяких свобод» . Для Ю. Мартова большевистская диктатура как «небывалая в истории государственная организация» требовалась, чтобы заложить основы коммунистического строя в стране, где пролетариат составлял «ничтожное меньшинство населения». Это был «нажим» с целью преодоления исторической инерции социальной среды. При этом диктатура выражала собой стихийные настроения городского населения и, отчасти, пролетариата в пользу немедленного устранения социального неравенства . Более того, по мнению редакции «Вестника», в советской России никогда не было диктатуры пролетариата, а «была и есть диктатура партии над пролетариатом». Конечно, было и привилегированное социальное положение пролетариата, но на фазе экономической разрухи привилегированность свелась к положению «наименее голодного среди голодных» . Такова была социальная цена попыток воплощения коммунистической утопии в реальность.

Как же виделась меньшевикам судьба российской революции на пике «военного коммунизма»? Прежде всего, они считали поражение революции извне маловероятным в силу того, что «крестовый поход» против большевизма потерпел поражение. Маловероятным, по их мнению, было и стихийное выступление крестьянства. Впрочем, меньшевиками не исключалась возможность того, что если это движение примет размах «всероссийской махновщины», то большевистская диктатура не сможет удержаться. Но это открывало путь контрреволюционной диктатуре. В свою очередь, восстание против утопической политики внутри самой партии и бюрократии привело бы к «власти олигархии собственности и новых социальных привилегий». Объективная возможность выйти из кризиса виделась в победе социализма в передовых странах Запада. Кроме того, наличность «хотя и ослабленного, полупролетариата крупной индустрии» создавала фактор, способный, по мнению меньшевистской эмиграции, помешать социальному торжеству «старой и но-

60 научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2009 / № 3

Октябрь 1917: взгляд из меньшевистской эмиграции

вой буржуазии и антидемократических олигархических государственных форм» при ликвидации большевистской диктатуры .

Меньшевики-эмигранты в своих оценках исходили из очевидной связи между отказом от системы террора, коренным изменением «курса политики в сторону возвращения к «свободам» и к самодеятельности масс», «оздоровлением» государственного аппарата и, соответственно, - успешным экономическим созиданием. Просто коммунисты, обеспокоенные сохранением своей партии и власти, не хотели видеть этой связи . И получили в ответ «грозное предостережение» в качестве восстания в Кронштадте, которое в меньшевистской печати оценивалось как движение, направленное не против революции и власти трудящихся, а лишь против коммунистического правительства. Причиной восстания меньшевики считали экономическое банкротство большевистского режима, вылившееся в «неслыханный топливный, транспортный и продовольственный кризис». Выход из кризисного положения, помимо разрыва со всей предыдущей политикой, виделся в соглашении «с другими социалистическими партиями на основе утверждения власти трудящихся» . А главным уроком Кронштадта считалась «инициатива решительной борьбы с установившимся режимом, исходящая от тех самых масс, которые до сих пор были оплотом большевизма» .

Мартов одним из первых обратил внимание на парадоксальность российской ситуации, когда «начало ликвидации утопического режима взяла на себя сама диктатура, установившая этот режим». Если в 1917-1920 годы большевистская диктатура выражала «утопическое стремление значительной части пролетариата к немедленному установлению социального равенства», то с 1921 года она, наоборот, с этим стала бороться. Понятно, в силу этого дальнейшая ликвидация утопии наталкивалась на непреодолимые препятствия. Эволюция России в сторону социализма, по мнению лидера меньшевиков, была возможна только, если «европейский Запад, в лице его наиболее передовых стран, стоит накануне крупных социалистических преобразований, связанных с переходом власти в руки пролетариата». Изолированно от Европы социализация общества в России не могла быть решена. Были и внутренние препятствия на пути развития революции: нэп с самого начала вступил в непримиримое противоречие с политикой надстройки, созданной для проведения совершенно противоположных коммунистических задач. От-

сюда следовал важный и смертельный для власти политический вывод об утрате диктатурой в новых условиях своего оправдания. Однако Мартов был очень осторожен в выводах. Он не сомневался в падении политического коммунистического режима, но не брался гадать, как будет совершаться этот переход и какие силы приобретут господство в государстве, ибо это зависело от целого ряда факторов .

Даже в марте 1922 года меньшевики-эмигранты признавали, что революция стоит на распутье, когда «демократическая ликвидация большевистского периода русской революции становится вопросом жизни или смерти трудящихся масс и, прежде всего, рабочего класса» . На «распутье» стояла и партия меньшевиков. Ю. Мартов в апреле 1922 года признавал наличие в РСДРП группы, выступающей против линии ЦК на превращение большевистской диктатуры в социалистическую власть, основанную на «соглашении пролетариата с крестьянством». Для лидера меньшевиков было очевидным, что «борьба против большевистской диктатуры и бонапартизма» должна включать в себя лозунги «демократической власти трудящихся» и «единого революционного фронта в России» .

Мартов в статье «Наша платформа», опубликованной в начале октября 1922 года, остался на прежних позициях в оценке Октябрьской революции 1917 года, расценивая ее как этап революции, «в основе своей буржуазной, несмотря на выдвинутые ей лозунги коммунизма и диктатуры пролетариата». Даже захват власти пролетариатом не способен, сам по себе, преодолеть ограниченность развития производительных сил страны. Только при совпадении русской революции с революцией на Западе, по убеждению Мартова, могло быть положено начало социализации российской экономики. Но завершившаяся первая стадия мирового кризиса капитализма отбросила европейский пролетариат назад с позиций 1918- 1919 годов. Отсюда следовало, что восстановление разрушенного народного хозяйства России будет вынуждено осуществляться «преимущественно на капиталистических началах». Кроме того, если в годы Гражданской войны политическая линия партии меньшевиков строилась из признания большевиков защитницей основ революции от реставрации, то осенью 1922 года рамки этой поддержки оказались «чрезвычайно суженными». Но при этом Мартов остался твердым противником «революционного свержения советской власти» .

РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

Заграничная делегация ЦК РСДРП начала поход против журнала «Заря», несмотря на то, что в России, по данным Л. Исаева, позиция ЦК РСДРП имела довольно много противников. Меньшевистский ЦК исключил из партии Маслова, но не смог исключить Аксельрода, который обрушился с резкой критикой на ряд положений ЦК, «начиная от пресловутого «соглашения с большевиками» в русском масштабе и кончая позорной комедией «единого фронта» в масштабе международном». Исаев довольно резко оценил выход РСДРП из II Интернационала .

Однако Мартов опасался той «вредной роли», которую способна сыграть диктатура, если ей удастся внушить «темным слоям пролетариата и крестьянства» веру в то, что их интересы могут быть защищены от посягательств имущих классов методом полицейской опеки «сильной власти». Юлий Осипович не сомневался, что в стране с «вековой традицией рабской веры в благодетельную государственную власть» своеобразным возрождением легенды о «мужицком царе», в конечном счете, воспользуются антипролетарские элементы. В перспективе нация, «переросшая буржуазную демократию», получила бы «в награду диктатуру комячеек», но нации, «не доросшей» до буржуазной демократии, «суждено будет преклониться перед бонапартистским тираном» .

Для подобных заключений были основания, учитывая значение в развитии русской революции личностного фактора, т. е. связи устойчивости большевистского режима с «личностью председателя Совнаркома». Так, Ф. Дан полагал, что «острота противоречий, созревших под крышею большевистского режима», достигла уже той степени, когда «лишь инерция исторически омертвевшей традиции, воплощенной в личности «вождя», поддерживает неустойчивое равновесие» советской власти. В свою очередь, «непосредственно уход Ленина» развяжет борьбу клик внутри коммунистической партии. Правда, Дан

был уверен, что ни одна из них не сможет сыграть роль «железного обруча», потому что не обладает тем «обаянием и доверием», которые дала Ленину вся его предшествующая деятельность. Считая «коммунистическую диктатуру» при нэпе «исторической нелепостью», выход из сложившегося положения он видел или в бонапартистской диктатуре, или в демократии .

Анализ материалов эмигрантской печати позволяет говорить, что меньшевики, сплотившиеся вокруг «Социалистического вестника», выступали против большевиков с «открытым забралом», не прячась за позицию беспартийности. Социал-демократия, тактическими лозунгами которой стали «Свобода выборов в Советы» и «Долой диктатуру большевиков» , бросила открытый вызов коммунистической идеологии и практике.

Еще более жесткую позицию в отношении деспотического режима занимала редколлегия журнала «Заря», оценивавшая большевистский переворот 1917 года как контрреволюцию. Признавая, что «любой деспотический режим может держаться очень долго», сплотившиеся вокруг журнала социал-демократы были уверены, что «большевистская власть не жилец на этом свете». В своих расчетах они исходили из того, что «режим, держащийся на распределении и расточении до него созданных благ, должен с треском провалиться» .

В своих теоретических построениях и практических предложениях правые меньшевики ссылались на авторитет В. Засулич. Еще в феврале 1918 года в органе московской группы социал-демократов «Наша жизнь» В. Засулич писала о незавершенности политической революции 1917 года, которую внезапно «настиг контрреволюционный переворот» большевиков. Весомым и актуальным аргументом для правого крыла РСДРП были рассуждения Засулич об опасности расцвета милитаризма во всем мире, «который отодвинет в туманную даль всякую возможность социализма» .

Литература

1. Абрамович Р. Отступление или выпрямление линии//Социалистический вестник. 1921. № 11. С. 3-5.

2. Грозное предостережение//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 4. С. 1-3.

3. ДалинД. Кризис Нэпа//Социалистический вестник. 1922. № 15. С. 2, 3.

4. Засулич В. Социализм Смольного//Заря. Орган социал-демократической мысли. 1922. Берлин. № 9/10. С. 285, 286.

5. Иванович Ст. Надо выбирать//Заря. Орган социал-демократической мысли. 1922. Берлин. № 5. С. 130-135.

6. Исаев Л. Письма о тактике//Заря. Орган социал-демократической мысли. 1922. Берлин. № 4. С. 107-111.

62 научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2009 / № 3

Дети российских военных эмигрантов в 1920-1930-е годы...

7. Кронштадт//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 5. С. 2-6.

8. Кучин (Оранский) Г. О нашей партии//Социалистический вестник. 1922. № 18. С. 3-5.

9. Мартов Л. По поводу письма тов. П. Б. Аксельрода//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 8. С. 3-6.

11. Мартов Л. Разложение государства или его завоевание?//Социалистический вестник. 1921. № 14/15. С. 3, 4.

15. Некоторые итоги//Социалистический вестник. 1922. № 17. С. 1-4.

16. Продолжайте//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 8. С. 1-3.

17. Пути революции//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 2. С. 1-3.

18. Пятая годовщина революции//Социалистический вестник. 1922. № 5. С. 1-3.

19. Русский рабочий при «государственном капитализме»//Социалистический вестник.1921. № 19. С. 1-4.

20. «Соглашение с крестьянством»//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 6. С. 1-4.

21. Социализм и классы в России//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 6. С. 4-7.

23. Экономика и политика//Социалистический вестник. Орган Заграничной делегации РСДРП. 1921. № 1. С. 1-3.

24. Юбилей русской контрреволюции//Заря. Орган социал-демократической мысли. 1922. Берлин. № 8. С. 223, 224.

I ДЕТИ РОССИЙСКИХ ВОЕННЫХ ЭМИГРАНТОВ В 1920-1930-Е ГОДЫ:

I СУДЬБЫ, ОБРАЗОВАНИЕ, МЕНТАЛЬНОСТЬ

Сотников С. А.,

кандидат исторических наук, доцент, ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса» г. Москва, [email protected]

In the 1920 s and 1930 s children of the Russian military migrs along with their parents shared the hardships of civil war and exile, many of them experienced orphanhood and starvation. Community of the Russian military emigration made great efforts to rescue the children, offering the upbringing and education, resulting in an efficient system of educational institutions and extra-curricular educational and sports organizations. The education system transferred the corporate military traditions and ideology of the military emigration to several generations of Russian young people abroad.

Key words: education, immigrants, mentality, children.

Дети российских военных эмигрантов в 1920-1930-е гг. разделили со своими родителями тяготы гражданской войны и изгнания, а многие познали горечь сиротства, голод и другие лишения. Сообщество российской военной эмиграции приложило значительные усилия по спасению детей, их воспитанию и образованию. Была создана достаточно эффективная система учебных заведений и внеучебных просветительных и спортивных организаций, деятельность которых обусловила передачу корпоративных военных традиций и идеологии военной эмиграции нескольким поколениям российской молодежи за рубежом.

Ключевые слова: образование, эмигранты, ментальность, дети.

РОССИЯ в ВОЙНАХ и РЕВОЛЮЦИЯХ XX ВЕКА

В. В. Шелохаев, К. А. Соловьев

Либеральные оценки Февральской революции 1917 года

Согласно либеральной концепции общественного развития страны, Февральская революция 1917 г. должна была стать своего рода итогом долголетних мечтаний оппозиции о формировании в России подлинно демократического политического режима. Революция мыслилась как политическая и конституционная, вслед за которой последовала бы реализация именно либеральной модели переустройства России. Однако, как это часто случается, сам характер политического процесса в первые месяцы после Февраля буквально на глазах «взламывал» либеральную теоретическую концепцию революции, что вынуждало ее сторонников вносить коррективы в свои исходные представления, программные установки и тактический курс.

Цель данной статьи - проследить динамично менявшееся восприятие российскими либералами политического процесса с февраля по октябрь 1917 г. На протяжении этого периода и либералы, и их политические союзники по правительственной коалиции (разумеется, при учете разногласий между ними) полагали, что Февральская революция, открывшая собой длительный процесс демократического развития России, должна завершиться созывом Учредительного собрания и принятием им судьбоносных постановлений. Для решения этой исследовательской задачи авторами

Шелохаев Валентин Валентинович,

доктор исторических наук, профессор, руководитель центра «История России в XIX - начале XX в.» Института российской истории РАН (Москва, Россия)

Соловьев

Андреевич,

доктор исторических наук, главный научный сотрудник, Института российской истории РАН (Москва, Россия)

© В. В. Шелохаев, К. А. Соловьев, 2017

DOI 10.21638Z1170Vspbu24.2017.203

настоящей статьи в качестве основного источника взята либеральная печать данного периода, в которой «день за днем» с максимальной информационной плотностью фиксировались малейшие изменения в представлениях и настроениях либералов о происходящем в России. В результате обработки информации из газет («Отечество», «Речь», «Русская свобода», «Русские ведомости», «Русское слово», «Свободный народ») и журналов («Вестник Европы», «Русская мысль») авторами сформирован банк данных, вполне репрезентативный для осмысления представлений либералов о самой Февральской революции и о последующем этапе развития.

Материалы подчеркивают очевидный факт: потрясения весны 1917 г. стали неожиданными для всех участников политического процесса, в том числе для либералов. Казалось бы, за плечами либеральной оппозиции был опыт революции 1905-1907 гг., скорректировавший их прежние представления о путях смены режима, годы думской деятельности, совместной работы в Прогрессивном блоке. Более того, во время Первой мировой войны в либеральной среде до бесконечности обсуждались вопросы формирования «ответственного» и «коалиционного» правительства, не менее оживленно муссировались слухи о том или ином варианте «дворцового переворота». И все же начавшаяся Февральская революция застала либералов, как, впрочем, и все другие политические партии, врасплох. Никому из партийных лидеров не удалось точно определить ни времени «старта» революции, ни поведения правящей элиты. В отличие от социалистов, которые как раз рассчитывали на насильственное свержение самодержавия, либералы неизменно позиционировали себя решительными и последовательными противниками таких методов политической борьбы. До Февральской революции либеральная оппозиция оставалась лояльной к институту монархии. И лишь после ее крушения в марте 1917 г. либералы предоставили решение вопроса о будущем государственном строе России Учредительному собранию1. В отечественной и зарубежной историографии убедительно показано, что русская либеральная оппозиция демонстрировала стремление найти компромисс с монархией и совместными усилиями вывести страну из политического кризиса2.

В конце февраля - в начале марта 1917 г. могло показаться, что действительно открылась новая эра в истории России. «Тяжелый камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы вымылись от грязи, прилипшей к России», - писал князь Е. Н. Трубецкой в начале марта 1917 г.3 Схожим образом описывал ситуацию П. Б. Струве: «Мы пережили историческое чудо. В отличие от чудес внешних, то, которое совершилось над нами, не только изменило окружающую нас обстановку, оно прожгло, очистило и просветило нас самих. Ураган, над нами пронесшийся и сметший вековые здания человеческих учреждений, прошел чрез наши души и принес им новый воздух. Мы дышим теперь не тем воздухом, которым дышали три-четыре недели тому назад»4.

Победа стихийного массового движения в Петрограде и в регионах над старым самодержавным режимом, который фактически рухнул, как подгнившее дерево, заставила либералов пересмотреть свое отношение к монархии, признав революцию «демократической», «общенациональной» и «общенародной». Это движение следовало возглавить, дабы оно в итоге приобрело политическую

и правовую форму. Правда, уже в самом начале марта 1917 г. в газетных публикациях либеральной печати чувствовались ноты сомнения и скепсиса - давали о себе знать первые грозные признаки расползания власти и соответственно надвигавшейся анархии5.

В конечном счете ни либералам, ни какой-либо другой политической силе так и не удалось обуздать народную стихию, которая в буквальном смысле слова тащила за собой все без исключения политические партии. Безудержный революционный процесс оказался вне всякого контроля политических партий, которым так или иначе приходилось считаться с этим историческим фактом. Исключением не стали и либералы, приступившие по «свежим следам революции» к корректировке своих программ и тактик. Была надежда, что разрушительная стихия рано или поздно должна превратиться в созидательную. «Революция выдвинула сейчас две цели: уничтожение обломков старого режима и быстрое строение нового здания русской государственности на общественных началах»6. Благодаря событиям февраля-марта 1917 г. из политической и правовой практики было изъято все, что противоречило идеалам народного движения: «Революция, если не формально, то фактически, отменила все постановления, несовместимые с новым режимом, основанным на народовластии»7. Могло показаться, что общество, освободившись от пут полицейского контроля, сможет наконец самоорганизоваться, создать новые формы социальной и политической консолидации. «Разрушен механизм старой полиции, выродившейся в аппарат политического сыска и профессионального взяточничества. Общество создает свою добровольческую милицию. Обанкротились старые казенные органы, ведавшие продовольственное дело. Общество образует свои комитеты, советы, комиссариаты, которые стремятся урегулировать снабжение населения продуктами питания. Будущему законодателю предстоит трудная, но и благодарная задача использовать этот общественный подъем и найти наиболее целесообразные формы и средства для направления, для "канализиро-вания" этой "живой воды" общественной энергии»8, - писала «Речь».

На первых порах процесс самоорганизации пытались возглавить сами либералы. Благодаря многолетнему опыту деятельности в стенах Таврического дворца, укреплению своих позиций в массовых общественных организациях в годы Первой мировой войны, либеральная оппозиция сыграла ключевую роль в формировании первого состава Временного правительства, в определении его курса на ближайшую перспективу. Однако период совместных усилий либеральной оппозиции оказался весьма кратковременным. Несмотря на сохранение противоречий по программным и тактическим вопросам, еще более возросших амбиций ее лидеров, либеральная оппозиция как единое целое поначалу попыталась сгруппироваться вокруг кадетской партии, ставшей одной из ведущих правящих партий в постфевральской России. Тем не менее уже после апрельского правительственного кризиса 1917 г. противоречия внутри либерального сегмента общественного движения вспыхнули с новой силой9.

Либеральный лагерь не был монолитен. Настроения среди либералов динамично менялись. В связи с этим целесообразно вычленить ряд этапов в развитии постфевральского революционного процесса, что позволит лучше представить смену акцентов в либеральных оценках происходящих в стране событий.

Вплоть до апреля 1917 г. в либеральной прессе в целом преобладало оптимистическое видение перспектив развития страны10. Что касается сравнительно редких критических выпадов в адрес Совета рабочих и солдатских депутатов и лидеров социалистических партий, то они были весьма умеренными и даже в чем-то снисходительными. Это была позиция сильного, готового терпеть чересчур самоуверенного младшего партнера. В февральско-мартовские дни кадетские политики были убеждены в том, что Временному правительству, в котором они играли одну из ведущих ролей, так или иначе удастся удержать развитие революционного процесса в стране под своим контролем. Кому-то могло даже показаться, что революция практически закончилась. Грандиозное событие уже совершилось. Осталось лишь обжиться в новом интерьере. Газета «Речь» писала 20 апреля: «Русскую революцию уже принято называть великой. И в самом деле, события последних февральских и первых мартовских дней были не только великими, но, быть может, даже величайшими в нашей современной истории. Мы как-то слишком быстро освоились с мыслью о них, чтобы сколько-нибудь правильно и исчерпывающе оценить их. В сущности, мы даже не осознали их вполне и зачастую они начинают снова казаться нам фантастическим сном»11.

В это время либеральных политиков по преимуществу интересовали два главных момента. Во-первых, они считали своим долгом разъяснять на страницах своей печати важность не допустить, а в случае необходимости - блокировать любые попытки справа реставрировать свергнутый режим. Недаром либеральная печать поддержала репрессивные мероприятия Временного правительства против правых монархистов (аресты их лидеров, закрытие органов печати)12. Одновременно либеральная пресса выступала с предостережением в адрес Совета рабочих и солдатских депутатов, который своими «самочинными» действиями (имеется в виду прежде всего Приказ № 1) и «максималистскими» требованиями «разжигал аппетиты толпы», провоцировал «противостояние между трудом и капиталом», ослабляя тем самым мобилизацию сил страны в борьбе против стран Германии и ее союзников13.

Одновременно в либеральной печати самым подробнейшим образом разъяснялся каждый шаг Временного правительства в деле подготовки системных реформ преобразования России, обеспечения ее национальной безопасности, улучшения правового и материального положения широких масс. Основная идеологическая установка либералов сводилась к тому, чтобы убедить российское общество: только Временное правительство было способно мирным реформистским путем удовлетворить его «вековые чаяния» и «законные требования». В этих целях либеральные публицисты «разжевывали» каждый новый закон Временного правительства, каждый его шаг в той или иной сфере жизнедеятельности14. Это была попытка фронтального идеологического воздействия на общественное мнение и массовое сознание.

Либералы исходили из того, что реализация их программных требований - приоритет в работе Временного правительства, которое не могло терпеливо дожидаться созыва Учредительного собрания. Кабинет министров «принял на себя "обязательство" перед страной "установить" теперь же все "свободы". Органические статуты по всем этим вопросам будут изданы в свое время законодательной

властью, установленной учредительным собранием, на точном основании конституции, принятой народом; временное же правительство пока должно обеспечить все эти свободы населению в порядке временных положений. Оно должно не только точно и ясно указать, какие статьи действующего права отменяются ныне и с какими последствиями, но и издать ряд новых узаконений. Провозгласить "свободы" - это еще не значит "установить" их. Все эти понятия свобод суть понятия правовые»15.

Многие либералы полагали, что в феврале 1917 г. если не сама революция, то ее политическая фаза окончательно завершена и в дальнейшем должен последовательно осуществляться цикл взаимосвязанных реформаторских преобразований в сфере правовых, социальных, экономических, национальных, конфессиональных отношений, в области демократизации народного образования и развития культуры16. Революция вступала в стадию долговременного строительства, которое требовало от населения здравомыслия и терпения. Это касалось и земельного вопроса, разрешение которого не могло быть скоротечным. В частности, крестьянам следовало спокойно дожидаться результатов работы Главного земельного комитета17. Преобразования должны были так или иначе коснуться всех сфер жизни общества. В сущности, речь шла о радикальном переформатировании всего общества, в котором должны были смениться приоритеты. Так, по мнению известного историка и общественного деятеля М. И. Ростовцева, вместе с победой революции господство чиновничества, наконец, должно быть замещено подлинным уважением к науке, а ученые должны были обрести новый - высокий - социальный статус. Чинопочитание должно было смениться интересом к знанию. По мнению Ростовцева, это было важно не только для деятелей науки, но и для России в целом, так как способствовало интеллектуальному росту страны18.

Либералы не уставали напоминать, что революция должна была вступить в фазу конструктивного строительства. В этой связи они выступали с предостережениями в адрес некоторых представителей социалистических партий, которые рассчитывали на дальнейшую эскалацию революционного процесса, неуклонное перерастание политической революции в социальную. Либеральная пресса была вынуждена отметить деструктивную роль социалистического учения в тех случаях, когда его программные требования, по своей сути утопические, становились отправной точкой для политической практики. По мнению либералов, фактически это была апелляция к низменным инстинктам толпы, которая не брала на вооружение теоретические принципы, лежавшие в основании социалистических учений, а «выхватывала» лозунги, подразумевавшие тотальное перераспределение, а следовательно, разрушение всякого правопорядка в стране. «Отношение социалистических партий к несоциалистической России - отношение ничтожного меньшинства к огромному большинству. Если и верно утверждение, что за теориею антисоциализма, исповедуемой кучкой интеллигентов, стоит огромная масса аполитических слоев населения и ею покрываются своекорыстные классовые интересы буржуазных слоев, то ведь, и с другой стороны, верно, что за кучкой социалистов-доктринеров стоит огромная аморфная масса темных слоев населения, в которой социалистические лозунги будят лишь смутные инстинкты, лишь анархические вожделения захватов и присвоений. Тоже собою покрывая

своего рода "классовые" интересы - своекорыстные эгоистические интересы неимущих классов»19.

При этом либеральные публицисты дифференцированно подходили к оценке разных направлений и течений в рамках социализма. Они рассчитывали на взаимопонимание с умеренными социалистами, которые схожим образом оценивали революционный процесс в России, предполагая хотя бы временно остановиться на достигнутом. В то же самое время либералы решительным образом выступали с критикой любых попыток «социалистической демократии» «подогревать» «аппетиты толпы», поддерживать любые проявления максимализма и экстремизма. Прежде всего речь шла о леворадикальных социалистах (большевиках и анархистах), продолжавших и после победы Февральской революции настаивать на «углублении» революционного процесса. По словам А. С. Изгоева, большевизм был разновидностью анархизма, причем в своих основных характеристиках напоминавшей царский режим, чей оборотной стороной он, в сущности, был. «Что ленинство, русский анархизм есть лишь вывернутое наизнанку русское царское самодержавие, в этом никогда не сомневались вдумчивые люди, умеющие разбираться в событиях. К несчастью, русская интеллигенция или не видела, или не имела мужества признать наличность грозных явлений, на которые наша литературная группа неоднократно указывала»20.

В ходе апрельского политического кризиса риторика либеральной прессы постепенно менялась. С этого времени главную опасность для либералов в деле защиты завоеваний Февральской революции представляли не консервативные организации, которые к этому времени окончательно распались, а леворадикальные социалистические партии, прежде всего большевики. Приезд в Россию политических эмигрантов в апреле 1917 г. вызвал в либеральной прессе шквал разоблачительных статей с прозрачными намеками на их сотрудничество с германскими и австро-венгерскими властями, а также со спецслужбами враждебных государств21.

Апрельский кризис стимулировал формирование из осколков партий октябристов и прогрессистов новых либеральных партий (Российской радикально-демократической партии22, Либерально-республиканской партии23), которые попытались выступить в роли конкурентов кадетской партии. Пресса вновь возникших либеральных партий стала выступать с критикой кадетской политической линии24. Временное единство либерального спектра вновь было разрушено, что, естественно, вело к ослаблению воздействия либералов на массовое сознание и общественное мнение.

Продолжая в целом поддерживать в печати политику кабинета министров, либеральные публицисты кадетского толка еще больше усилили акцент на разъяснение различий между их собственным тактическим курсом и правительственным. Лидеры кадетской партии прекрасно понимали, что Временное правительство сформировано из представителей различных политических сил, по-разному представлявших пути и темпы преобразования России. Стоит напомнить, что на процесс формирования первого состава Временного правительства определенное влияние оказывал Временный комитет Государственный думы, в который входили представители различных думских фракций. Не удалось полностью освободиться от этого влияния и второму составу Временного правительства. Учитывая это

объективное обстоятельство, кадетские лидеры стремились предстать в общественном мнении независимыми от думских традиций, которые напоминали об Основных законах 1906 г., цензовом избирательном праве и т. д. Кадетские лидеры хотели раз и навсегда освободиться от наследия прошлого, стать в глазах общественности подлинно демократической партией25. Именно на это был сделан упор в кадетской печати.

В ходе общественной дискуссии слова о демократии звучали все громче. Кадетам становилось все сложнее соответствовать радикализировавшимся настроениям в стране. В июле 1917 г. либералы констатировали, что революция «мутировала» за последние полгода. Она перестала быть национальной, обратившись в классовую или партийную. Движимая эгоизмом корпоративных, социальных, этнических групп, она была обречена потерпеть итоговое поражение26. Июльские события 1917 г. прочертили непреодолимую границу между либералами и левыми социалистическими партиями. С этого времени в либеральной прессе уже определенно прослеживается неприятие позиции умеренных социалистических партий, представители которых вошли в состав Временного правительства. По мнению либералов, умеренные социалисты, даже критически относившиеся к попыткам экстремистов свергнуть Временное правительство и вооруженным путем захватить власть, не проявили твердости и решительности в борьбе с подобного рода поползновениями.

Еще в апреле 1917 князь Е. Н. Трубецкой подсмеивался над теми, кто пытался поставить предел революционной стихии. Он вспоминал о старушке, с которой столкнулся в Москве в декабре 1905 г. «Вдали слышны ружейная перестрелка и частные пушечные выстрелы. А в это время старушка перед колокольней крестится и охает: "Господи, когда же это, наконец, свободу запретят!" Вот яркое изображение контрреволюционной психологии, - той главной опасности, которая была причиной неудачи многих революций, в том числе и революции 1905 года. Страх перед хаосом, - таков основной мотив контрреволюционного движения», - объяснял Трубецкой. Летом 1917 г. этот страх овладел и многими кадетами27. Впрочем, и тогда, в апреле 1917 г., Трубецкой отмечал всю противоречивость революционных процессов. Они основывались на силе и подразумевали прежде всего захват. В какой-то момент «революционный захват» мог втихомолку подменяться захватом контрреволюционным и обретенная свобода могла неожиданно обратиться в рабство.

В условиях предельного обострения политической борьбы во время кор-ниловского мятежа часть либеральной оппозиции в лице кадетов поддержала генерала Л. Г. Корнилова, а либеральные элементы, группировавшиеся левее их, оказали поддержку А. Ф. Керенскому. В этот период в либеральной прессе было высказано немало разочарований в адрес революции как метода общественного преобразования, политической незрелости народных масс, которые дали увлечь себя социалистическим демагогам, курса Временного правительства, которое оказалось неспособным предотвратить в стране национальную катастрофу. Констатировалась тотальная дезорганизация власти, следствием чего были социальная разруха и деградация народного хозяйства28. Как писал П. Рысс в конце августа 1917 г., «прекрасна была поэзия первых дней революции. Отвратительной

оказалась ее проза. Нет в природе вечного праздника, и счастливы народы, умеющие увлекаться буднями и будничной работой. Да, русская революция на исходе, ибо в ней не осталось энтузиазма, энергии в работе, потому что она выговорила себя и истекла словами. В этом - ее ужас и ее поражение. Были слова и не было дел, а слова без дел мертвы есть»29.

Отсутствие властного правительства имело своим следствием инфляцию, снижение налоговых поступлений, кризис в промышленности - иными словами, всеми видимые признаки глубочайшего кризиса30. Наконец, распад власти был чреват расползанием анархии, а значит, непрекращавшимся повсеместным насилием. «Человек человеку волк - вот звериный вывод распропагандированной демагогами толпы, отнявший хлеб у голодных и продукты промышленности у деревни. Злые и эгоистические идеи дали отравленные плоды. Разгораются бессмысленные противоречия не целых классов общества, а групп, кругов, частей одного и того же населения. В земельных захватах село идет на село, деревня против деревни, общинники против подворников, один домохозяин против другого», - писал А. И. Шингарев31.

После поражения корниловского мятежа либеральная печать усилила критику в адрес социалистических партий. В либеральных кругах отчетливо обозначилась тенденция к развороту вправо. Многие стали делать ставку на установление военной диктатуры, рассчитывая с помощью вооруженного насилия предотвратить неуклонное сползание страны в национальную катастрофу. Не случайно, что в этот период в либеральной прессе началась переоценка понятий «революция» и «демократия», возросло число публикаций, в которых речь шла о «недостаточной зрелости» русского общества для демократических преобразований, о преобладании в сознании большинства максималистских требований, примата разрешения социальных конфликтов насильственными методами32. Правда, в этом либеральная печать винила не Февральскую революцию как таковую, которая по-прежнему характеризовалась прежними эпитетами («славная», «общенациональная», «общенародная», «победоносная»), а прежде всего леворадикальные социалистические элементы. По мнению либеральных публицистов, «циммер-вальдисты» и «пораженцы», демагогически выдававшие себя за доморощенных «правдолюбцев» и сторонников «социальной справедливости», чтобы во что бы ни стало прорваться к власти, готовы были пожертвовать и «единством России», и ее «национальными интересами»33. В отличие от первых месяцев революции осенью 1917 г. либеральная пресса в значительной мере утратила свою прежнюю респектабельность.

Октябрьский переворот, с одной стороны, на время вновь способствовал консолидации сил либеральной оппозиции, породил новый виток иллюзий восстановления прежних отношений с умеренными социалистами, которые существовали в период правительственной коалиции, а с другой - провел окончательную границу между либералами и всеми разновидностями радикального социализма.

Подытоживая события 1917 г., П. Б. Струве попытался вписать их широкий исторический контекст. По его мнению, революция началась в России не в феврале 1917 г. и даже не в 1905 г., а в 1902 г. И закончиться она должна была не созывом Учредительного собрания, а изменениями в жизни общества. В 1905 г. революции

удалось одержать ряд больших побед. А в 1917 г. такого не случилось. В сущности, она оказалось незавершенной. Следовательно, все самое важное оставалось впереди34. Не вызывало сомнений, что нечто значимое ожидало Россию за поворотом.

Анализ либеральных оценок Февральской революции в России 1917 г. позволяет проследить сложный и противоречивый процесс их собственной эволюции в зависимости от динамично менявшейся ситуации в стране. В бурные дни 1917 г. эти оценки и суждения носили идеологическую нагрузку. В них содержалась значительная информация, с одной стороны, о состоянии либеральных политических партий (численности и составе, эволюции программы и тактики, взаимоотношениях с политическими союзниками и противниками), а с другой - о деятельности правительственных и общественных институтов и структур. Определяющим фактором эволюции этих оценок и суждений являлось развитие революционного процесса в стране, начатого в феврале и закончившегося в октябре 1917 г. В реальности этот стихийный процесс оказался для либералов непредсказуемым. Оценка его отдельных этапов осуществлялась уже постфактум, что ставило под сомнение прогностические возможности любых политиков столь бурной эпохи, включая и русских либералов.

И все же на излете краткого периода, дарованного историей Временному правительству, либералам порой удавалось разглядеть в бездне неизвестности проглядывавшие контуры будущего. 15 октября 1917 г. в газете «Речь» была опубликована статья «С точки зрения историка». Автор задумался о том, каким увидит 1917 г. историк сто лет спустя, в начале XXI в. Конечно, говорил публицист, будут и такие исследователи, которые предпочтут рассматривать события революционного года, исходя из его последствий, тех идей и институтов, которые утвердятся в России благодаря победе революции. «Речь» в лице своего автора с таким подходом не соглашалась. 1917 г. - особое время, скорее завершавшее прежнюю эпоху, нежели открывавшее новую. Свершившаяся катастрофа - результат практически одномоментного обвала политического строя, который давно обветшал и представлял угрозу для всей страны. «Самодержавие постепенно дряхлеет, теряет государственный разум и безошибочный жизненный инстинкт, никогда не изменявший ему в эпоху его расцвета. В конце концов оно становится смешным и презренным, внушает больше отвращения, нежели страха. Развенчанное, обесславленное, оно падает от первого случайного толчка. И тем не менее так прочно срослось оно с народным организмом, так глубоко ушло своими корнями в гущу народной жизни, что падение его производит настоящую национальную катастрофу».

Правда, крушение прежнего порядка не означало возникновение нового. За распадом власти последовал неизбежный разгул стихии, которую сложно было кому-либо остановить. Самодержавие столь прочно укоренилось в общественном сознании, что логика, модель поведения царского правительства, конечно, в искаженном виде воспроизводились всеми участниками революционного процесса, в том числе и большевиками. «Свобода была провозглашена в России, но психологическая настроенность огромного большинства не изменилась. Оттого и не могло самодержавие непосредственно смениться народодержавием. Вместо того наступило нечто вроде междуцарствия»35, за которым с неизбежностью должно было последовать новое самодержавие.

1 Шелохаев В. В. Конституционно-демократическая партия в России и эмиграции. М., 2015. С. 371-416, 453-504.

2 Российский либерализм середины XVIII - начала XX века: энциклопедия. М., 2010.

4 Струве П. Б. Наша задача // Русская свобода. 1917. № 1. С. 3-5.

9 Шелохаев В. В. Конституционно-демократическая партия в России и эмиграции. С. 552-592.

15 Сыромятников Б. И. Задачи Временного правительства // Русское слово. 1917. 16 марта. № 60.

16 Николаев А. Б. Реформы Временного правительства // Реформы в России с древнейших времен до конца XX в.: в 4 т. М., 2016. Т. 3. Вторая половина XIX - начало XX в. С. 361-413.

18 Ростовцев М. И. Наука и революция // Русская мысль. 1917. Кн. 9-10. С. 7-8.

20 Изгоев А. С. «Кризис» // Русская свобода. 1917. № 3. С. 32-35.

22 Российский либерализм середины XVIII - начала XX века. С. 803-804.

23 Там же. С. 527.

24 К текущему моменту // Отечество. 1917. 16 июля. № 1; Новое правительство // Там же. 26 июля. № 9.

33 Речь. 1917. 13 июля. № 162; 1917. 25 июля. № 172; Рысс П. Покаяние // Речь. 1917. 17 авг. № 192.

34 Струве П. Б. Революция и контрреволюция (несколько замечаний по поводу И. О. Левина) // Русская мысль. 1917. № 11-12. С. 57-61.

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ

Шелохаев В. В., Соловьев К. А. Либеральные оценки Февральской революции 1917 года // Новейшая история России. 2017. № 2 (19). С. 33-43. УДК 93 / 94

Аннотация: Статья посвящена эволюции взглядов русских либералов на ход политического процесса в феврале-октябре 1917 г. Их позиции за этот год динамично менялись, порой настолько радикально, что, пожалуй, даже можно говорить о качественном преображении программы и тактики

либеральных объединений за считанные месяцы. Менялось даже значение категориальных понятий, которыми они оперировали (например, «демократия, «революция», «правительство», «социализм» и т. д.). В данном случае в качестве источников послужили материалы периодической печати 1917 г. Эти тексты позволили авторам статьи сделать вывод, что либералы в условиях революции не столько формировали повестку дня, сколько реагировали на сложившуюся конъюнктуру, которая от них лишь в малой степени зависела. Это обусловливало постепенную потерю ими существенного влияния на развитие политического процесса в России. Иначе говоря, пытаясь адаптироваться к неожиданным для них условиям 1917 г., либеральные партии и отдельные либеральные политики, сохраняя свойственную им способность к нестандартному мышлению, неожиданному видению ситуации, аналитическому пониманию проблемы, тем не менее фактически утратили политическую субъектность.

Ключевые слова: Февральская революция, либерализм, пресса, Временное правительство.

Сведения об авторах: Шелохаев В. В. - доктор исторических наук, профессор, руководитель центра «История России в XIX - начале XX в.» Института российской истории РАН (Москва, Россия); уа[email protected] | Соловьев К. А. - доктор исторических наук, главный научный сотрудник, Институт российской истории РАН (Москва, Россия); [email protected]

Shelokhaev V. V., Solovyov K. A. Liberal Diagnosis of February Revolution 1917, Modern History of Russia, no. 2, 2017. P. 33-43.

Abstract: The article is devoted to the evolution of liberal points of view on the political process in February - October 1917. The liberal positions changed so fast and dramatically that it is possible to stress the fact of the transformation of their programmes and tactics within the few months. The significance of the main categories of the political life (for example, "democracy", "revolution", "government", "socialism" etc.) changed in their texts, too. Mainly the periodical press was used as a historical source. Because of these texts the authors made a conclusion that at the time of the revolution liberals did not make an agenda but reacted on the conjunctures that actually did not depend on them. It was a cause of the gradually loss of their influence on the political process in Russia. Trying to adjust their views to the revolution conditions liberal parties and liberal politicians certainly kept unconventionally thinking, analytical interpreting the actual problems but in fact they lost the political subjectivity.

Keywords: February revolution, liberalism, press, Provisional government.

Authors: Shelokhaev V. V. - Doctor of History, Professor, Head of the "Centre of Russian history of 19th - beginning of the 20th centuries", Institute of Russian history of Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia); [email protected] | Solovyov K. A. - Doctor of History, Senior Researcher, Institute of Russian history of Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia); [email protected]

Shelokhaev V. V. Konstitucionno-demokraticheskaja partija vRossii i emigracii (Moscow, 2015). Rossijskiy liberalizm serediny 18 - nachala 20 veka: enciklopedija (Moscow, 2010).

Nikolaev A. B. "Reformy Vremennogo pravitelstva", Reformy v Rossii s drevneyshikh vremen do kontsa XX v., Vol. 3. Vtoraja polovina 19 - nachaloXX v. (Moscow, 2016).